ОБРАЗ-ОБРАЗОВАНИЕ-ПРЕОБРАЖЕНИЕ-ВООБРАЖЕНИЕ.В центре нашего проекта – феноменального образ человека, точнее говоря, особого человека – античного философа. Очень хочется, чтобы наши коллеги, греческие и даже римские философы, в очередной раз помогли нам, т.е., чтобы они своим образом позволили бы нам продуктивно актуализировать, проблематизировать, развернуть проблему человека, понятого на стыке философской и визуальной антропологии, эстетики, истории культуры, искусства и философии. Этот горизонт исследований обращает нас к анализу образ-ования, генезису, механизмам, особенностям самоформирования образа человека в жизни и философии. Отсюда уже один шаг до обращения к преображению человека (вспомним традицию великого христианского праздника). И все эти аспекты невозможны без активной и продуктивной способности воображения – как видим, все точки отсчета являются непосредственно, даже на языковом уровне, связанными с темой образа. Но именно способность воображения особенно понадобится нам сейчас, когда мы станем говорить о «философах без головы». Так уж получилось, что завершение нашего проекта о иконографии античных философов приводит нас к безголовым философа. Выводы делайте сами, но греческие философы без головы, думаю, стоят многих голов нашего времени, в философии и не только.

         ЭТИМОЛОГИИ. Для начала вспомним языковые основания греческой (как античной, так и византийской) визуально-пластической образной антропологии. Голова, как известно, есть у многих высокоорганизованных животных, но, подчеркивает Аристотель в «Истории животных» (1, VIII, 41), только у человека есть лицо, т.е. только у него так называется часть, находящаяся под черепом. Вспомним этимологию знаменитого «просопона», в христианском богословии каппадокийев ставшего обозначать «личность». Греческая приставка πρός  вместе с существительным ώψ, которое означает: взгляд, глаз, вид, создает следующее значение, просопона, πρός-ωπον: направлять взгляд на кого-то или чего-то, находится напротив кого-то или чего-то. Яннарсу такая этимология позволяет развивать концепцию личности как соотнесенности (в «Личности и Эросе»), я же здесь хочу подчеркнуть визуально-образную, шире – пластическое понимание человека, заложенное уже самим греческим языком. Лицо является манифестацией ей личности, хотя при ее искажении, т.е. актуализации ее «неподлинности», лицо становится личиной – и недаром все эти слова в русском языке однокоренные (в европейских языках берется латинская persona).  Повторю, просопон в значении «лицо» и «личность» получает онтологическую легитимацию и закрепление благодаря Отцам-Каппадокийцам (Григория Нисского, Василия Великого и Григория Богослова, которые пытались создать основы троичного богословия, т.е. отношения друг с другом божественных ипостасей), которые провели различие ипостаси (ύπόσταις) и усии (ούσία) на основе аристотелевских различий первой и второй сущностей: ипостась, наполненная значение «первой сущности» Аристотеля, становится синонимом Лица, и воплощенная в нем уникальность, своеобразие, неповторимая инаковость получает онтологическое признание. Бытие личности обретает уникально-своеобразное визуально-пластическое воплощение в лице, которое перестает быть «личиной», т.е. маской, за которой скрывается не визуализируемая умозрительно-всеобщая и в этом смысле безличная сущность.

ФИЛОСОФЫ, ИХ ГОЛОВЫ И ТЕЛА. Как видим, личностное значение лица совершенно особое, правда, признаем, что лицо – это часть тела, и личности нет без тела. Итак, как античные философы связаны с телом и головой? Философы без тела – философы без головы: первых намного больше, тело и голова часто оказываются разъединенными и ищут друг друга, как две половинки андрогины (по мифу Платона из «Пира»). Иногда скульптуру находят уже разъединенную на части, и хорошо если этих частей достаточно – во-первых, можно постараться их собрать воедино, во-вторых, можно выставлять поодиночке, отдельно (выставляют не только головы и тела, но и части тела, например, руки, ноги, торс – известен бельведерский торс из Ватиканских музеев Рима) Так, в 1900 г., случайно, близ острова Антикитери на глубине 50 метров был найден корабль, перевозивший в 1 в.д.н.э. многочисленные (было поднято более 100) произведения искусств – в том числе и скульптура философа (предположительно Биона-киника), от которого сейчас в Афинах выставляется голова, хотя дошли также части его гиматия, ног (от стоп до голеней), правая рука полностью  и левая кисть (кстати, рука и кисть философа в афинском национальном археологическом музее выставляются отдельно). Встает вопрос: нужно ли здесь полностью реконструировать целую скульптуру с вставкой мастерами нашего времени многих недостающих частей (как это делается иногда в архитектуре, например, в Асклепионе Эпидавра) или все-таки выставлять полностью аутентичные фрагменты. Вот, например, интересная скульптура неизвестного поэта из Лувра,  в которой голова не принадлежит туловищу.

Однако многие портретные изображения, в том числе и философов, изначально создавались без тела. Пластическая иконография такого типа делится на гермы, бюсты и головы. Изображения в форме статуи, т.е. всей полноценной фигуры, более почетна. К сожалению, таких статуй, особенно в хорошем состоянии, дошло до нас несравнимо меньше, чем скульптурных голов. Если мы исключим из этого числа ранних куросов и хор, богов и богинь, царей и императоров, то статуй, так сказать, творческих личностей во весь рост и с головами будет совсем мало. Позволяя себе субъективную избирательность (основанную, правда, на некотором опыте), назову наиболее характерный, на мой взгляд, примеры. Итак, это статуя Гомера (или философа?) и Эсхина из Неаполитанского археологического музея, статуя Демосфена и Анакреонта из Карлсберской глиптотеки, скульптурная композиция тираноубийц Аристогитона  и  Гармодия  из Неаполитанского археологического музей (один из первых светских портретов), – из философов, несомненно, в самом лучшем виде до нас дошла статуя Аполлона Тиантского (лже-Гераклита) из музея Ираклиона, также можно назвать статую неизвестного философа-киника из  Капитолийского музея.   

В Древней Греции философ был общественной фигурой, а потому он и стоял в общественном месте – на агоре. И здесь именно статуя во весь рост более естественна и органична, как знак общественного признания. Так, классическая статуя изображается как обращающаяся к согражданам, с вытянутой, в процессе устного выступления рукой; эта поза политика и оратора (часто в одном лице). Определенным таким скульптурным архетипом – если не в хронологическом, то в смысловом плане – может служить скульптура Гермеса-оратора, созданная примерно в 450 г.д.н.э., возможно, Фидием или в его школе (римская копия 2 в.н.э.).  Похожая ситуация была и с поэтами. Отметим римскую копия 2 в.н.э. с греческого оригинала 5 в.д.н.э. (возможно, самого Фидия) скульптуры Анакреонта, которая была установлена на агоре примерно в 440 г.д.н.э.(т.е. спустя меньше полувека после смерти поэта, он умер в 485 г.д.н.э.) и по сообщению Павсания (1, 25,1) стояла рядом со скульптурой Ксантиппа, отца Перикла, что показывает авторитет и значение Анакреонта. Здесь особо интересна статуя Демосфена, с одной стороны, объединяющего собой политика и мыслителя, а с другой – представляющего собой начинающийся переход к культурной легитимации письменного слова, начало обретения им культурной автономии от устного (он изображен со свитком). Кстати, указанный выше Бион, статую 240 гд.н.э., также был представлен  в позе оратора, с вытянутой правой рукой, и держал что-то в левой руке, скорее всего, свиток. Также статуи философам ставились, основавших философские школы или руководящие ими, в философских школах, которые боли, пусть и в меньшей степени, также публичными пространствами, на которых, правда, осуществлялись личные дружественные коммуникации сторонников это школы. Так, благодаря культу Платона его статуи (от которой до нас дошел в многочисленных копия только бюст , основной для его иконографической идентификации), сделанной Силанионом по заказу Митридата примерно в 370 г.д.н.э., поклонялись даже с религиозным вдохновением.

У римлян похоже будут часто изображать императора, обращающегося к народу. Но в императорской период, когда был официально, в качестве государственной программы, провозглашен культу императора, в такой позе уже мало кто мог с ним соперничать. У римлян этого периода скульптуры философов и поэтов преимущественно стоят в частных пространствах –  в пригородных  виллах и усадьбах, и в городских домах, причем и там, и там в соответствующих помещениях, библиотеках, предназначенных для определенной творческой (чтение или сочинение трудов) деятельности, как атрибут и механизм составления соответствующей ауры (для сравнения: в 18 веке, когда античность была модным культурным трендом, скульптуры античных философов стояли в садах – см., например, Летний Сад; дело в  том, что сады, особенно в романтизме, местом медитации, которой способствовали античные культурные герои). Понятно, что здесь скульптуры высотой 2-3 метра невозможны. Сыграл здесь свою роль и экономический фактор: ведь римлянам, начавшим в массовом количестве вывозить памятники греческого искусства после завоевания Суллой Афин в 80 г.д.н.э.,  было намного дешевле делать копии не со всей статуи, а лишь с ее верхней части, т.е. в форме гермы (не исключено, что и изначально вывозились из Греции в Рим, учитывая трудности транспортировки на большие расстояния, уже не целые статуи, а лишь головы).

Все это объясняет, почему до нашего времени дошло так мало – даже в римских копиях –  целиком сохранившихся статуй или даже собранных из фрагментов одного и того же скульптурного изображения. Время их не пощадило.

Но и из имеющихся стоит отдельно выделить такой класс скульптур, которые изображают сидящие образы. В классической  Древней Греции, культура которой основана на ценности активного образа жизни, сидячими изображаются только в условиях отдыха. Укажем, например, на сидящего кулачного борца (из римского музея Палаццо-Массимо в Термах) или отдыхающего Геракла Лисиппа (из коллекции Эрмитажа). Иной иконографический образ сидящего образа связан с властью – это трон. Властью могут обладать боги и императоры. Посмотрим, например, на сидящую Персефону из Южной Италии (Великой Греции), из Тарента (Берлинские музеи), и на императора Августа, изображенного в образе Юпитера (в т.ч. из Эрмитажа). Как мы знаем, многочисленные скульптуры императоров часто меняли головы – прагматичные римляне считали, что для нового императора подойдет и тело со скульптурного изображения старого властителя. Следовательно, можно предположить, что само тело было наименее индивидуализированной частью пластического образа, представляя нормативную модель. Идеализированное тело мы встречаем и в Древней Греции, но в Риме поменялось понимание идеального телесного образа. Вот, например, статуя сидящего Тиберия с приставленной головой (из Римских музеев Ватикана); поскольку Тиберий был лишь вторым императором (41-54 н.э.), можно предположить, что тело до него относилось к статуе Августа. (Были и изображения сидящими царственных женщин – например, Ливии; сидящая римлянка из Неаполя). Надо понимать, что сидящий император – это очень удачный иконографический тип для образа величавой уверенности, спокойствия, которое может себе позволить только действительное могущество, возвышения над остальными (один сидит, все остальные стоят), некой суверенной самодостаточности, близкой божественной. К этому и стремились римские императоры.

Но сидящими мы встречаем не только богов и  императоров (в образе богов). Так изображали и поэтов с философами. Укажем на сидящего поэта Менандра и Присиппа, а также на неизвестного поэта 2 в.н.э. из Копенгагена. В целом же поза сидящего человека утверждается в иконографии в 3-2 вв.д.н.э. и, хотя и не становится чрезвычайно распространенной, время от времени встречается. Однако, так уж получилось, что нам сидящих философ, поддающихся точной идентификации да к тому же с головой, не удалось найти. Неизвестных изображений философов достаточно, все-таки в античном мире философ был довольно репрезентативной, значимой, публичной, не маргинальной фигурой, но сидящих философ мы нашли только безголовых. Вот образ неизвестного философа с головой, который расположен в центре зала философов в Капитолийском музее. Укажем теперь на две безголовые скульптуры сидящих философов из Карлсбергской Глиптотеки Копенгагена (римские копии греческого оригинала 3-2 в.д.н.э.), скульптуру из Эрмитажа и скульптуру сидящего философа из музея Остии.

Проблема идентификации – отдельная и очень интересная. Можно идентифицировать по надписи – так, на известных гермах Платона есть надпись Аристотель и Зенон (надписи сделаны уже позже, в 16-18 вв.); можно по неким характерным атрибутам – например, для философа это борода, особо сосредоточенное, отрешенное, самоуглубленное выражение лица, для киника – собака,  для поэта – «гомеровская» повязка на голове и т.д.; можно по литературным источникам, где описывается вид пластического образа (таких как труды Павсания, Плиния Старшего, Авла Геллия); можно по другим подобным и более точно атрибутированным репликам; можно учитывать особенности биографии и место нахождение скульптуры – так атрибутировалась статуя Аполлония Тиантского и т.д. Но чаще всего необходим не один критерий, а несколько, во всей возможной их совокупности – и все равно вопросы остаются.  Конечно, голова, лицо остается наиболее индивидуализированной частью лица. Но будем помнить, что в античности индивидуальное, особенное, частное не является ценностью, степень совершенства прямо пропорциональна степени всеобщности, предельное понятие – недифференцированная простота Единого и т.п. При этом все же греческая скульптура, по Гегелю, именно «всеобщая индивидуальность», т.е. индивидуальность, так сказать, типовая, идеальная, сконструированная по общим  и поэтому нормативным моделям; это не римский реалистический натурализм, это реализм нормативно-идеальный. В конце концов, для самих великих античных философов, особенно платоновской направленности, не было особенно важно, будут ли потомки знать, как они выглядели – вспомним, например, последовательное нежелание Плотина, чтобы с него делали портрет (хотя идеализированный портрет, наподобие того, который сделал Фидий, создавая своего Зевса по идеальному образу в своем  воображении он не отрицал). Для греческого и даже римского философа важен был образ его жизни (основой которого было стремление к истине и максимально полное преображение ей) и, как следствие, как непроизвольная манифестация в своем спонтанном порядке такого образа жизни, свой собственный пластичный образ – но не пластичный образ, создаваемый с них скульптором, так сказать, образ второго уровня.  Неудивительно поэтому, что в классическую эпоху портреты философов создавались часто после смерти философа или по идеально-нормативным лекалам в единстве с художественными принципами конкретного художника. Действительно, трудно представить Сократа, Платона или Аристотеля позирующими скульптор. И уж точно философы без головы вряд ли особо переживают, что их головы утрачены. Наподобие того, что «рукописи не горят», их философский труд не пропал и он не зависит от наличия или отсутствия пластических изображений. Но такая установка – это тоже определенное, свойственное античным философам отношение к своему образу. Другое дело, что жалко может быть нам, потомкам этих философов. Портретное изображение – это ведь визуально пластическая биография, во многом отличная от нарративной. И если (пост)структуралисты, абсолютизируя текст, считали, что автор, его биография, образ и т.п. уже не столь важны, я напомню, что философия, как и литература, создается конкретными людьми, и их конкретный визуально-пластический образ в определенном смысле неотделим от образа их философии. Как не все философские труды дошли до нас напрямую (хотя через много опосредованных ступеней они живут и в последующих, персонифицированных философах, и даже в нас – такова историческая преемственность, которая бывает и анонимной), так и лица далеко не всех философов мы знаем. Но есть и те, по отношению к кому история посчитала нужным оставить лишь тело – это и есть философы без головы. Можно сказать, что это, в определенном смысле, безымянные и безголовые герои истории философии. Не хочется ерничать, но, по-моему, можно сказать: Вечная им память!